Днем заглядывает Джаред. Он успел настолько привязаться к Уэйну, что чуть ли не боготворит его, навещает каждый день, садится на край его кровати и слушает наши разговоры. Уэйну же компания Джареда доставляет удовольствие, и он часто прерывает нас посреди воспоминаний, чтобы Джаред мог тоже участвовать.
— Погоди, сейчас ты такое услышишь, — язвительно говорит он моему племяннику, когда кто-то из нас вспоминает какой-то случай из нашего прошлого. — Придется признать, что твой дядька был тот еще тип.
Я рассказываю, как однажды вечером мы с Уэйном от нечего делать прочесали на его машине порядочный кусок Девяносто пятого шоссе в окрестностях нашего городка, останавливаясь на каждой из многочисленных в этих местах бензоколонок: там мы просили ключ от туалета и уезжали с ним. К ночи у нас набралось семь ключей, и Уэйн сложил их в бардачок, чтобы у нас по дороге всегда был доступ в туалет. Уэйн рассказывает о том, как мы втроем отправились как-то раз на Манхэттен, послушать Элтона Джона на стадионе Мэдисон-сквер. Каждый заплатил по восемьдесят долларов перекупщику билетов на углу Тридцать третьей и Восьмой, и только на входе мы обнаружили, что нам продали прошлогодние билеты на футбол. Мы с Уэйном страшно злились на самих себя, но Карли умудрилась каким-то образом задобрить контролеров, и они пропустили нас внутрь.
Карли, к моему удивлению, вспомнила, как мы с ней, в отчаянных поисках места для занятий любовью, перелезли одним прохладным весенним вечером через забор, проникли на территорию «Портерс», положили на землю подстилку и скинули одежду. Процесс был в самом разгаре, когда неожиданно включились автоматические установки для полива травы и как следует окатили нас и все, что мы с себя сняли, ледяной водой. Уэйн и Джаред чуть не лопаются от смеха, слушая ее рассказ о том, как мы тщетно пытались не прерываться, несмотря на периодические включения фонтанчиков. Тот факт, что я мог забыть этот случай, заставляет меня ошеломленно умолкнуть, и пока все остальные хохочут, я возвращаюсь в тот вечер, вспоминаю касание травы, гладкую, скользкую поверхность намокшей кожи Карли, когда мы жадно ползали друг по другу, наслаждаясь этой гладкостью и внезапным отсутствием трения.
— Джо?
Очнувшись, я вижу, что все смотрят на меня: Уэйн и Джаред — с веселыми ухмылками, а Карли — вопросительно.
— Может, я зря рассказала? — говорит она.
— Что? Нет, нет. Все в порядке, — отвечаю я слишком быстро, стараясь поскорее всех успокоить. — Я потом еще два дня травинки между ног находил.
— А холодная вода не мешала тебе… сконцентрироваться? — спрашивает Джаред.
— Мне было восемнадцать лет, — отвечаю я. — Не мне тебе рассказывать, что, когда тебе восемнадцать и ты влюблен, ничто не может помешать тебе сконцентрироваться.
Джаред с Уэйном прыскают, а Карли задерживает на мне взгляд еще на пару секунд, после чего слегка пожимает плечами и отворачивается.
Мы все вспоминаем разные совместные эпизоды из школьной жизни, но Уэйн с таким же энтузиазмом пересказывает случаи из своей жизни в Лос-Анджелесе. Он беззаботно описывает неудачные пробы, череду случайных работ, за которые он брался, чтобы оплатить жилье, и пару встреч со знаменитостями. Ни в одной из историй не упоминаются ни друзья, ни любовники, и это укрепляет мои подозрения о том, что в те годы он был страшно одинок. В этих рассказах мне слышится тщательная продуманность и взвешенность, как будто все эти годы одиночества он утешал себя тем, что когда-нибудь оглянется назад и вспомнит эти события задним числом — и вот теперь, когда жизнь подходит к концу, он выполняет это обещание самому себе.
Через некоторое время Уэйн снова засыпает, а Джаред поднимается на второй этаж, чтобы выйти в чат на компьютере в отцовской комнате.
— Прости, если я тебя смутила, — говорит Карли. — Мы вспоминали разные случаи, и эта история просто всплыла у меня в памяти.
— Что ты, все в порядке, — говорю я. — Я просто совершенно забыл тот вечер.
— Ты хочешь сказать, что секс со мной легко забывается?
— Совершенно нет. Просто я столько лет носил в себе такую гору воспоминаний о нас с тобой, что, видимо, возникла определенная ротация. Какие-то картинки всплывают чаще, а какие-то на время оказываются погребенными под грудами прочих, и ты даже забываешь, что они там есть.
— Приятно слышать.
— Что?
— Что у тебя их тоже груды, — отвечает Карли, отворачиваясь. — Не хотелось, чтобы они сохранились только в моей памяти.
Я кипячу воду и варю спагетти, а Карли нарезает салат, и мы все вчетвером едим в комнате Уэйна. Мы стараемся не замечать того, что порция Уэйна остается почти нетронутой. Фабия будет вводить все необходимые ему питательные вещества внутривенно до тех пор, пока не наступит час, когда питание ему станет не нужно. Пока мы едим, Уэйн, кажется, засыпает: глаза закрылись, грудь мерно вздымается, дыхание становится тихим. Мы с Карли и Джаредом продолжаем негромко разговаривать, как вдруг, совершенно неожиданно, Уэйн открывает глаза и садится на постели:
— Я хочу поиграть в баскетбол.
Мы во все глаза смотрим на него.
— Что ты сказал? — переспрашивает Карли.
— Мне кажется, я после школы ни разу мяча в руках не держал.
— Да ты что, с того самого вечера, когда ты исчез? — говорю я. — Когда ты очков пятьдесят набрал?
— Пятьдесят два, — поправляет Уэйн.
— Этого рекорда так никто и не побил, — говорит Джаред.
Уэйн пристально смотрит на него:
— Ты не сочиняешь?